25 августа (воскресенье)
Граф Путятин заехал, как обещал, за нами и повез нас в своем экипаже в Греческую церковь. Он провел нас в алтарь и познакомил с архимандритом, который служил литургию, и так как служили по-гречески, мы смогли, несмотря на различия в произношении, следить за ним по книгам – и молиться вместе со всеми; исключение составляли одно или два места, касающихся Девы Марии. Когда служба завершилась, граф повез нас в Александро-Невскую лавру и показал тамошнюю Духовную академию, где около 80 юношей готовятся принять духовный сан. В 4 мы вернулись в лавру к службе; вечером гуляли по набережной и любовались Николаевским мостом на закате: люди черными точками ползли по черте, прочерчивающей ало-зеленое небо.
26 августа (понедельник)
Времени оставалось так мало, что мы могли только подготовиться к отьезду.
Пришел фотограф («Артистическая Фотографiя», Большая Морская, 4)[37] и принес фотографии, ибо отец, князь Голицын, разрешил продать их мне.
В 2 мы сели в поезд, приготовившись к утомительному путешествию в Варшаву, и обнаружили, что оказались в одном вагоне, хотя и в разных купе, с четой Хант, направляющейся в Берлин; мы ехали вместе до Вильны, куда прибыли в 6 дня.
Вечером мы нанесли друг другу визиты, и моя дорожная шахматная доска пришлась весьма кстати. Мы не обзавелись спальными местами, но так как вагон был почти пуст, мы устроились совсем неплохо.
27 августа (вторник)
В Варшаву мы прибыли около 6 дня и поехали с вокзала в Ноtel d’Angleterre, заведение явно третьесортное. В нашем коридоре обитает очень высокий и дружелюбный грей-хаунд, который, стоит только на миг открыть дверь, заходит к нам в номер; он довольно долго грозил свести на нет труды полового, носившего воду для ванны, умудряясь быстро вылакать только что принесенную порцию.
28 августа (среда)
День провели, гуляя по Варшаве и заходя в церкви, в основном, католические, в которых, как всегда, богатство сочетается с дурным вкусом – обильная позолота, всюду мраморные кучки (их и группами-то не назовешь) уродливых младенцев, долженствующих изображать херувимов. Правда, в алтарях иногда попадались хорошие Мадонны. Город, в целом, один из самых шумных и грязных, какие я видел.
29 августа (четверг)
Будильник поднял нас в 4 – кофе с булками подали в 5 – и в 6 1/2 мы уже катили в Бреславль, куда прибыли в 8 1/2 вечера. Приятно было наблюдать, как по мере приближения к Пруссии земли становились все более обитаемыми и возделанными – грубого и сурового русского солдата сменил более мягкий и сообразительный пруссак – даже крестьяне, казалось, менялись к лучшему, в них чувствовалось больше индивидуальности и независимости; русский крестьянин с его мягким, тонким, часто благородным лицом всегда, как мне кажется, более походит на покорное животное, привыкшее молча сносить жестокость и несправедливость, чем на человека, способного и готового себя защитить.
Мы решили остановиться в гостинице «Золотой гусь» и нашли, что если он и не несет золотые яйца, то все же, безусловно, заслуживает того, чтобы она «в глазах народа облеклась золотым нарядом славы» (23).
30 августа (пятница)
Мы провели утро – ясный солнечный свет и чудесный благоуханный воздух – в прогулке по прекрасному старому городу и заходя в церкви, примечательные, главным образом, своими превосходными пропорциями – большая высота придает кирпичным колокольням, контрфорсам и узким окнам красоту, не зависящую от каких бы то ни было украшений.
Мы осмотрели церковь Св. Марии Магдалины, затем Св. Кристофера, затем Св. Доротеи, которая отличалась необычайной высотой: мы попытались обойти ее кругом, но обнаружили, что из двора позади нее выхода нет; судя по всему, это площадка для игр местной женской школы – вот где бы я с удовольствием пофотографировал: после русских детей, лица которых, как правило, некрасивы, а как исключение – простоваты, приятно вновь оказаться среди немцев с их тонкими чертами и большими глазами.
После Св. Доротеи мы пересекли «Кольцо» (это большая площадь с весьма живописной ратушей и прочими зданиями и статуями посредине и совершенно очаровательными старинными фронтонами вкруг нее, из которых ни один не похож на другой) и вышли к Св. Елизавете, где – с величайшим трудом – поднялись на самую высокую колокольню в Пруссии и были вознаграждены великолепным видом на город с окрестностями и на вьющийся вдали Одер.
Днем Лиддон осмотрел еще несколько церквей, но без меня, ибо я чувствовал себя недостаточно хорошо для дальнейших прогулок, а вечером мы поехали в «зимний сад», где слушали неизбежный концерт на открытом воздухе, который так любят все немцы.
31 августа (суббота)
Мы поднялись на колокольню Крейцкирхе, откуда виден весь Бреславль, и осмотрели строящуюся католическую церковь Св. Михаила, а вечером отбыли в Дрезден; около 10 1/2 мы были уже в «Ноtel de Saxe».
1 сентября (воскресенье)
В путеводителе и на карте 3 церкви помечены как «английские», а так как две из них несомненно диссентерские, я решил не ходить ни в одну. Лиддон отправился на службу в католическую церковь, и я зашел туда на несколько минут, чтобы послушать музыку. Мы посетили несколько парков, основным принципом которых является неизменное стремление загнать людей в садики при кафе (вход туда платный); вследствие чего в публичных парках можно найти лишь редкие скамейки без спинок.
2 сентября (понедельник)
Утром посетили знаменитую картинную галерею. Мне вполне хватило двух часов осмотра; да и те лучше бы посвятить великой «Сикстинской» Мадонне. Днем мы прошлись по городу, а потом я отправился на спектакль в Королевском парке, откуда возвращаться домой пришлось пешком; дорога, около мили длиной, частично шла полями, и я, конечно, сбился с пути. Спектакль (если не считать вполне банальной актерской игры) показался мне весьма примечательным. Я вошел во время второй пьесы и прежде всего обратил внимание на то, что публика не подумала аплодировать, когда занавес пошел вниз; оркестр не заполнил музыкой этой леденящей тишины: оркестранты сидели, сложа руки, и лишь изредка поправляли лампы, весьма удобно размещенные возле пюпитров. Когда же они все-таки заиграли, что произошло после того, как ужасная тишина, наступившая после окончания пьесы, продолжалась 5 или 10 минут, я подумал: уж лучше бы они занимались своими лампами – такой унылой музыки я в жизни своей не слышал, ни в театре, ни вне его стен. Вечер закончился «Фонтаном чудес», ради которого весь зал и сцена погрузились во тьму (Вопрос: «А карманщики в Дрездене имеются?»), после чего мы увидели расположенные крỳгом водные струи с фонтаном посредине, озаренные переливчатым светом, что было весьма изящно, хотя тот же эффект можно создать с помощью волшебного фонаря и «хроматропов»; наконец фонтан посредине опал, а вместо него один за другим возникли Апполон, Время и группа других фигур с еще одним фонтаном, поменьше. Каждая из этих сцен медленно, словно под воздействием механизма, вращающего на кухне гигантский вертел, совершала один круг; это, верно, и было главным украшением всего вечера: по крайней мере, оно вызвало у терпеливой, чтобы не сказать инертной, публики крайний восторг, которого она не выказывала раньше, – аплодисменты были почти такими же, какими английские зрители награждают один монолог.
3 сентября (вторник)
Мы еще раз зашли второпях в картинную галерею, чтобы посмотреть знаменитую «La Notte»[38] Корреджо (24), о которой я не могу сказать ничего, что укрепило бы мою репутацию критика, и днем проследовали в Лейпциг, куда прибыли как раз во-время, чтобы успеть вечером прогуляться, обойдя старый город парками, густо усаженными деревьями. Мы остановились в «Ноtel de Prussie».
4 сентября (среда)
Времени оставалось лишь на то, чтобы прогуляться по городу, внешне ничем не примечательному, и подняться на замковую башню, с которой «смотритель» показал нам различные пункты, прославившиеся происходившими там битвами, и в особенности здание, где было великое богословское сражение между Лютером и Экком.
Затем мы проследовали в Гиссен и остановились на ночь в «Rappe Hotel», заказав любезному официанту, говорившему по-английски, ранний завтрак на завтра. «Кофе! – восторженно вскричал он, точно в головы нам вдруг пришла совершенно оригинальная мысль. – Да, кофе – чудесно! И яйца. С яйцами ветчину?» – «Если можно, подрумяньте ее». – «То есть, сварить?» – спросил официант с недоуменной улыбкой. «Нет, не варите, а подрумяньте», – пояснил я. Официант отмахнулся от моей поправки, которая, на его взгляд, не заслуживала внимания. «Да, да, ветчина», – повторил он, возвращаясь к своей излюбленной теме. «Да, ветчина, – согласился я, – но в каком виде?» – «Да, да, в каком виде», – повторил он небрежно, с видом человека, который соглашается на что-то скорее по доброте сердечной, чем от сознания правильности своего поступка.
5 сентября (четверг)
В полдень мы достигли Эмса, проехав без всяких происшествий по очень интересным местам – долины, которые вились в разных направлениях меж гор, до самых вершин одетых лесами, и белые деревеньки, ютившиеся во всевозможных укромных уголках. Деревья были настолько низкорослые, настолько одноцветные и шли так густо, что дальние горы казались покрытыми мхом берегами.
Этот пейзаж отличала одна неповторимая особенность; старые замки выглядели так, будто их не выстроили, а они сами выросли на вершинах скалистых утесов, высившихся там и сям среди деревьев. Я никогда не видел архитектуры, которая так бы отвечала духу места. Казалось, старинные архитекторы каким-то тонким чутьем выбрали такую форму, цвет и расположение башен с их заостренными шпилями, такие неброские оттенки светло-серого и коричневого для стен и кровель,что воздвигнутые ими здания выглядели столь же естественно на своих местах, как вереск или колокольчики. В них, словно в цветах и скалах, не ощущалось никакого иного смысла, кроме покоя и тишины.
Мы остановились в «Ноtel d’Angleterre» и провели остаток дня в прогулках по этим дивным местам – где людям нечего делать и для этого есть целый день. Здесь, несомненно, можно от души насладиться безделием.
Вечером мы отправились на концерт и обнаружили, что в соседней комнате шла игра («красное и черное» и проч.), зрелище очень интересное для неискушенных. Лица игроков почти ничего не выражали, даже когда они проигрывали большие суммы; лишь изредка мелькало какое-то чувство, тем более сильное, что его подавляли. Женщины представляли собой еще более интересное, а потому и более грустное зрелище, чем мужчины: поглощенные игрой, старые и совсем молодые, они выглядели, как безвольные существа, загипнотизированные взглядом хищника.