Печать

[Кумехтар]

Наша Тикки Шельен снова порадовала гениальным

Мой друг рисует просто, как живет.
Там занавеска парусом встает,
Там чашка округляется и светит,
там сумрачный и серый небосвод.

Там письма появляются порой
на краской чуть намеченном столе,
там свет и воздух, горечь и покой,
каких давно не встретишь на земле,

Там горы чуть виднеются вдали,
Там в снежной индевеющей пыли
застыли многоярусные ели,
Там птицы есть, а люди не дошли.

Там жизнь проста, печальна и чиста -
в проеме акварельного листа.

[Ромашка Нит]

Вадим Шефнер
ГЛОТОК

До обидного жизнь коротка,
Не надолго венчают на царство,-
От глотка молока до глотка
Подносимого с плачем лекарства.

Но меж теми глотками — заметь!-
Нам немало на выбор дается:
Можно дома за чаем сидеть,
Можно пить из далеких колодцев.

Если жизнь не легка, не гладка,
Если в жизни шагаешь далеко,
То не так уж она коротка,
И бранить ее было б жестоко.

Через горы, чащобы, пески,
Не боясь ни тумана, ни ветра,
Ты пошел от истоков реки —
И до устья дошел незаметно.

Вот и кончен далекий поход,-
Не лекарство ты пьешь из стакана:
Это губы твои обдает
Горьковатая зыбь Океана.

[Кумехтар]

Нашлось затронувшее до глубины души нечто у Тикки  Шельен.
Вот знаете, такое пропустить нельзя. если уж оно и встречается - то точно приходит. Точно остаётся, как однажды кем-то выраженное сопереживание, как тот взгляд сквозь толпу, когда ты замечаешь у кого-то чужие, но такие похожие глаза.

И проходишь. Не сказав ни слова. Потому что точно знаешь, слов там уже столько сказано разных, что тошнит уже от них.


Адвент 2024. Первая свеча


В отсыревших, потраченных молью легких моих
не слишком-то много теперь кислорода.
Я смотрю на девчонку, которую хлещут водою. Декабрь. Она за свободу.
Я смотрю на юных солдат. На детей, что досыпают в мамаде
в плюшевых теплых пижамах.
Я читаю, что пишут об этом их мамы. И молчу об этих детях и этих мамах.
Я смотрю на пожары, на рушащиеся дома, на заснятые наскоро взрывы.
Там минуту назад были люди. Минуту назад были живы.
Мою подругу тошнит стихами. В каждом пятом - зайки, мышки и птички.
А в остальных - дикий вой, хрип последнего ужаса, зарифмованный в силу хорошего воспитания и старой полезной привычки.
Привыкнуть к аду нельзя, но как быть, если нельзя не привыкнуть...

Друзья мои пишут письма в тюрьму, чтоб на миг человека истерзанного
окликнуть,
прикоснуться строчкой, бумажным голубем, самолетиком, буквами испещренным.
Я смотрю и слушаю тех, кто говорит, бормочет, бредит ночью бессонно.
Я свидетель. Мы все свидетели. Нас не вызовут, мы обо всем забудем.
Руку на Библию класть не будем. "Ваша честь, я расскажу все, что помню, без утайки и с полным сознанием долга" - тоже не будем.
У меня не хватает силы в потрепанных легких, чтобы просто сказать:
да будьте вы прокляты, сволочи, мироубийцы, людожеры, насильники, сколько же можно, блять...
Они и так уже прокляты. Знают это - живут согласно проклятию. Жирною ложью сквернят уста. Присягают тьме.
Господи. Дай нам воздуха. В этом пространстве неправды и боли мы все давно не в своем уме.

Давно не в своем уме.

Предупреждаю сразу: попытку зафлудить политикой или чем-то другим - сразу выброшу, без предупреждения.
Здесь - только стихи.

[Ромашка Нит]

Вероника Тушнова
И ЧЕГО МЫ ТРЕВОЖИМСЯ, ПЛАЧЕМ И СПОРИМ...

И чего мы тревожимся, плачем и спорим,
о любимых грустим до того, что невмочь.
Большеглазые добрые звезды над морем,
шелковистая гладь упирается в ночь.

Спят прогретые за день сутулые скалы,
спит распластанный берег, безлюден и тих.
Если ты тишины и покоя искала,
вот они! Только нет, ты искала не их.

Спят деревья, мои бессловесные братья.
Их зеленые руки нежны и легки.
До чего мне сейчас не хватает пожатья
человеческой, сильной, горячей руки!