Печать

[Vellaria]

По поводу "школы" согласна, она великолепна. Жаль, что так мало... Очень тонкая ирония, интеллектуальные шутки, и при всем этом полное отсутствие сюжетной линии - словно бы просто становишься свидетелем отрывка чьей-то жизни, - но это совершенно не мешает.

[Antarien]

По -моему вы погорячились с отсутсвием сюжета. Вполне себе есть сюжет. Это я про комиссию, естествнно, сюжет выживания школы идет через всю книгу.

[Vellaria]

Не буду спорить, каждый воспринимает литературу по-своему. Мне показалось так, вам показалось иначе, кому-то покажется еще иначе)

[Барон Морт]

Большинство из вас хорошо знает эту книгу , а кто не знает ---- зацените !

Марло. - Бишемское аббатство. - Медменхэмские монахи. - Монморанси замышляет убийство старого кота. - Но в конце концов решает подарить ему жизнь. - Позорное поведение фокстерьера в универсальном магазине. - Наше отбытие из Марло. - Величественная процессия. - Паровой катер; общедоступное руководство по борьбе с ним. - Мы отказываемся выпить реку. - Смирная собака. - Загадочное исчезновение Гарриса и пудинга


Марло, по-моему, одно из самых приятных мест на Темзе. Это оживленный, кипучий городишко; в целом он, правда, не очень живописен, но все же в нем можно найти немало занятных уголков и закоулков. Они все еще существуют, эти неколебимые устои полуразрушенного моста времени, по которому воображение возвращает нас к тем далеким дням, когда Марло Мэнор был владением саксонца Эльгара, задолго до того как Вильгельм. Завоеватель захватил это поместье, чтобы подарить его королеве Матильде, и задолго до того, как оно перешло в руки сперва графов Уориков, а позднее - хитроумного лорда Пэджета, советника четырех сменявших друг друга государей.

Если вы любите после плавания в лодке погулять по берегу, то найдете, что и окрестности города привлекательны, а река на диво хороша. Ближе к Кукэму, за Куэррийским лесом, раскинулась прелестная излучина Темзы. Милый старый Куэррийский лес, как узки твои заросшие тропинки, как причудливо изрезаны опушки! Как долго хранится в памяти твой аромат, и как напоминает он нам о летних солнечных днях! Как ласково улыбаются нам призраки прошлого из глубины твоих тенистых прогалин! Как нежно звучат голоса былого в шепоте листвы!

От Марло до Соннинга местность еще красивее. На правом берегу, в полумиле от моста, стоит огромное древнее Бишемское аббатство, где некогда гулко отражались от каменных стен возгласы тамплиеров, где нашла приют Анна Клевская, а позднее - королева Елизавета. История Бишемского аббатства богата мелодраматическими эпизодами. В нем есть спальня, обитая гобеленами, и потайная комната, глубоко запрятанная в толстых стенах. Призрак леди Холли, которая до смерти засекла своего маленького сына, все еще бродит по ночам, пытаясь смыть кровь со своих призрачных рук в столь же призрачной чаше.

Здесь покоится Уорик, "делатель королей", которого теперь уже не тревожат суетные заботы о земном могуществе и земных коронах, а также Солсбери, сыгравший немаловажную роль в битве при Пуатье. Не доходя до аббатства, справа от него, на берегу стоит Бишемская церковь, и если существуют на свете могилы, заслуживающие внимания, - это могилы и надгробия Бишемской церкви; Шелли, который жил в Марло (вы можете осмотреть его дом на Уэст-стрит), катался в лодке под бишемскими буками и сочинил здесь "Восстание ислама".

Чуть подальше, у Харлийской плотины, я мог бы, вероятно, жить целый месяц, впивая прелесть окружающего пейзажа, но и этого было бы недостаточно. В пяти минутах ходьбы от шлюза расположен городок Харли - одно из древнейших поселений на Темзе. Он существует здесь "со времен короля Сэберта и короля Оффы", как выражались в те далекие дни. Сразу же за плотиной (вверх по течению) начинается Датское Поле, где однажды во время похода на Глостершир разбили свой лагерь наступающие датчане, а еще дальше, в уютной излучине, приютилось то, что осталось от Медменхэмского аббатства.

Знаменитых медменхэмских монахов называли обычно монахами "Ордена Геенны Огненной"; пресловутый Уилкс был членом этого, братства. Их девиз гласил: "Поступай как тебе вздумается!" - изречение, которое до сих пор красуется над полуразрушенными воротами аббатства. А раньше, за много лет до того, как эта компания отнюдь не благочестивых шутников основала свое так называемое "аббатство", тут стоял монастырь, отличавшийся более строгими нравами, и монахи, которые жили в нем, были совсем не похожи на бражников, занявших их место пятьсот лет спустя.

Монахи-цистерцианцы, аббатство которых стояло на этом месте в тринадцатом веке, носили, вместо обычной одежды, грубую рясу с клобуком и не ели ни мяса, ни рыбы, ни яиц. Они спали на соломе и служили ночную мессу. Дни свои они проводили в труде, чтении и молитвах. Гробовое безмолвие окутывало их жизнь, так как все они давали обет молчания. Мрачную жизнь вело это мрачное братство в благословенном уголке, который бог сотворил таким веселым и радостным! Как странно, что голос Природы, звучавший в нежном напеве водяных струй, в шепоте прибрежной травы и в музыке ветерка, не научил их более мудро относиться к жизни. Они жили здесь в молчании, день за днем прислушиваясь, не раздастся ли голос с небес; текли медлительные дни и торжественные ночи, этот голос взывал к ним на тысячу ладов, но они его не слышали.

От Медменхэма до живописного Хэмблдонского шлюза Темза полна тихой прелести, но за Гринлендсом и до самого Хенли она уныла и неинтересна. В скучном Гринлендсе обычно проводит лето владелец киоска, где я покупаю газеты, - спокойный, скромный пожилой джентльмен, искусный гребец, которого нередко можно встретить в этих местах катающимся в лодке или сердечно беседующим с каким-нибудь-престарелым сторожем при шлюзе.

В понедельник утром, в Марло, мы встали довольно рано и отправились выкупаться до завтрака. На обратном пути Монморанси вел себя как форменный осел. Единственный предмет, по поводу которого мы с Монморанси коренным образом расходимся во взглядах, - это кошки. Я обожаю кошек - Монморанси терпеть их не может.

Стоит мне повстречать кошку, как я сажусь на корточки и начинаю почесывать ей шейку, приговаривая: "Бедная киска". А кошка, в свою очередь, выгибает спину, ставит хвост трубой (причем он становится твердым, как железо) и трется носом о мои брюки, и кругом царит мир и благоволение. Стоит Монморанси встретиться с кошкой, как об этом тотчас узнает вся улица и уж тут пускается в ход такое количество бранных выражений, какого обыкновенному порядочному человеку при разумной экономии хватило бы на всю жизнь!

Я не осуждаю собак (как правило, я довольствуюсь несколькими пинками или запускаю в них камнем), так как считаю, что этот порок заложен в самой собачьей природе. Фокстерьеры подвержены первородному греху раза в четыре больше, чем прочие собаки, и от нас, христиан, требуется много лет терпеливых стараний, чтобы добиться сколько-нибудь заметных улучшений в сварливом характере фокстерьера.

Вспоминаю один случай в вестибюле хэймаркетского универсального магазина, где множество собак поджидало своих хозяев, ушедших за покупками. Там были мастиф, два колли и сенбернар, несколько ищеек и ньюфаундлендов, гончая, французский пудель (совершенно облезлый, но с кудлатой головой), бульдог, несколько болонок величиной с крысу и две дворняжки из Йоркшира.

Они сидели терпеливо, благонравно и задумчиво. Мир и благопристойность царили в вестибюле, создавая атмосферу удивительного покоя, покорности и тихой грусти.

Но вот вошла прелестнейшая молодая леди, ведя на цепочке кроткого с виду фокстерьерчика; она оставила его между бульдогом и пуделем. Песик уселся и с минуту осматривался. Затем он уставился в потолок и задумался, - судя по его глазам, о своей мамаше. Затем он зевнул. Затем он оглядел других собак, молчаливых, важных и полных достоинства.

Он посмотрел на бульдога, безмятежно спавшего справа. Он посмотрел на пуделя, чинно и надменно сидевшего слева. Затем, без всяких прелиминарии, без намека на какой-нибудь повод, он цапнул пуделя за ближайшую переднюю лапу, и отчаянный визг огласил спокойно дремавший вестибюль.

Найдя результат первого эксперимента вполне удовлетворительным, фоксик решил пойти еще дальше и задать жару остальным. Он перескочил через пуделя и бешено атаковал колли, который проснулся, разозлился и немедленно вступил в шумную перебранку с пуделем. Тогда фоксик вернулся на свое место, схватил бульдога за ухо и попытался начисто оторвать его, а бульдог, животное на редкость беспристрастное, обрушился на всех, до кого только мог добраться, - он не пощадил и швейцара, предоставив тем самым симпатичному фокстерьерчику полную возможность беспрепятственно насладиться поединком со столь же воинственно настроенной дворняжкой.

Людям, которые хоть сколько-нибудь разбираются в собачьем характере, нет нужды объяснять, что к этому времени все остальные собаки открыли военные действия с таким жаром, будто их жизни и домашним очагам грозила смертельная опасность. Большие собаки дрались между собой; маленькие собачки тоже дрались друг с другом, а в свободные минуты кусали больших собак за лапы.

Шум стоял ужасный, и вестибюль превратился в кромешный ад. Вокруг здания собралась толпа, и все спрашивали, не происходит ли тут собрание налогоплательщиков, а если нет, то кого убивают и за что? Чтобы растащить собак, были пущены в ход палки и веревки, а кто-то даже послал за полицией.

В самый разгар свалки вернулась прелестная молодая леди и схватила на руки своего прелестного песика (он вывел дворнягу из строя по крайней мере на месяц, и вид у него был теперь кроткий, как у новорожденного ягненка); она целовала его и спрашивала, жив ли он и что сделали с ним эти страшные, огромные, грубые псы, а он уютно устроился у нее на груди, и взгляд его, казалось, говорил: "Ах, какое счастье, что ты пришла и избавила меня от этого позорного зрелища!"

А леди сказала, что это возмутительно - оставлять в вестибюле магазина подобных чудовищ вместе с собаками порядочных людей - и что она кое на кого подаст в суд.

Таков характер фокстерьеров; поэтому я не осуждаю Монморанси за его привычку ссориться с кошками. Впрочем, в это утро он и сам пожалел, что дал волю своим страстям.

Мы, как я уже говорил, возвращались после купания, и на полпути, когда мы шли по Хай-стрит, какая-то кошка выскочила из ворот и собралась перебежать нам дорогу. Монморанси издал радостный вопль - вопль, какой издает старый вояка, когда ему в руки попадается враг; вопль, какой издал, вероятно, Кромвель, когда шотландцы начали спускаться с холма, - и помчался за добычей.

Его жертвой был старый черный котище. Я в жизни не встречал кота такой устрашающей величины. К тому же, он выглядел отъявленным головорезом. У него не хватало одного уха, половины хвоста и изрядного куска носа. Это был громадный и явно очень сильный зверь. Он являл собой воплощение наглости и самодовольства.

Монморанси погнался за беднягой со скоростью двадцати миль в час, но кот даже не ускорил шага, - он, видимо, не подозревал, что его жизнь в опасности. Он безмятежно трусИл по дороге до тех пор, пока его будущий убийца не оказался на расстоянии какого-нибудь ярда; тут кот круто повернулся, уселся с любезным видом посреди улицы и кротко посмотрел на Монморанси, как бы спрашивая: "Ну-с, что вам угодно?"

Монморанси не робкого десятка, но во взгляде этого кота было нечто, от чего дрогнуло бы сердце самого мужественного пса. Монморанси застыл на месте и воззрился на врага.

Оба молчали, но было совершенно ясно, что между ними происходит следующий диалог:

_Кот_. Чем могу служить?

_Монморанси_. Ничем, ничем, покорно благодарю!

_Кот_. Если вам что-нибудь нужно, не стесняйтесь, прошу вас!

_Монморанси_ (отступая по Хай-стрит). Ах, нет, что вы!.. Вовсе нет... Не беспокойтесь... Я... я... кажется, ошибся... Мне показалось, что мы знакомы... Извините, что потревожил вас...

_Кот_. Что вы, я очень рад. Вам в самом деле ничего не нужно?

_Монморанси_ (по-прежнему отступая). Нет, нет, благодарю вас... вовсе нет... Вы очень любезны. До свиданья!

_Кот_. До свиданья!

После этого кот поднялся и продолжал свой путь, а Монморанси, жалобно поджав то, что он именовал своим хвостом, поплелся назад к нам и занял скромную позицию в арьергарде.

С тех пор стоит только сказать: "Кошки!" - как Монморанси на глазах съеживается и умоляюще смотрит, словно говоря: "Пожалуйста, не надо!"

После завтрака мы отправились на рынок и закупили трехдневный запас провианта. Джордж объявил, что нам следует приналечь на овощи, - недостаток овощей может отразиться на нашем здоровье. Он добавил, что овощи легко варить и что он может взять эту обязанность на себя; итак, мы купили десять фунтов картофеля, бушель гороха и несколько кочанов капусты. В гостинице мы достали мясной пудинг, два пирога с крыжовником и баранью ногу, а фрукты, и кексы, и хлеб, и масло, и варенье, и бекон, и яйца, и все прочее приобрели в разных концах города.

Наше отбытие из Марло я считаю одним из величайших наших триумфов. Оно было внушительно, исполнено достоинства и вместе с тем скромно. В каждой лавке мы требовали, чтобы покупки не задерживали, а отправляли тут же, вместе с нами. Никаких этих: "Да, сэр, я отправлю их сию минуту; мальчик принесет их вам раньше, чем вы вернетесь, сэр", - а потом сиди дурак дураком на пристани и дважды возвращайся в лавки и скандаль там с лавочниками! Нет, мы ждали, пока корзину упакуют, и прихватывали мальчика с собой.

Мы обошли великое множество лавок, неуклонно проводя в жизнь этот принцип; в результате к концу нашей экспедиции мы стали обладателями богатейшей коллекции мальчиков с корзинами. Наше заключительное шествие к реке, по самой середине Хай-стрит, превратилось в величественное зрелище, которого Марло долго не забудет.

[Барон Морт]

Порядок процессии был таков:


Монморанси, с тростью в зубах.

Две дворняги подозрительного вида, приятели Монморанси.

Джордж, с трубкой в зубах, нагруженный нашими пальто и пледами.

Гаррис, с набитым чемоданом в одной руке и бутылкой лимонного сока в другой, пытающийся тем не менее придать своей походке некоторое изящество.

Мальчик от зеленщика и мальчик от булочника, с корзинами.

Рассыльный из гостиницы, с пакетом.

Мальчик от кондитера, с корзиной.

Мальчик от бакалейщика, с корзиной.

Лохматый пес.

Мальчик из молочной, с корзиной.

Носильщик, с саквояжем.

Приятель носильщика, - руки в брюки и глиняная трубка в зубах.

Мальчик от фруктовщика, с корзиной.

Я сам, с видом человека, понятия не имеющего о том, что у него в руках три шляпы и пара башмаков.

Шестеро мальчишек и четверка бродячих собак.


Когда мы добрались до пристани, лодочник спросил:

- Разрешите узнать, сэр, вы что арендовали: паровой катер или понтон?

Услыхав, что всего лишь четырехвесельный ялик, он был, видимо, поражен.

Уйму хлопот доставили нам в это утро паровые катера; они тянулись вверх по реке один за другим, направляясь в Хенли, где на следующей неделе должны были начаться гребные гонки. Некоторые шли в одиночку, другие вели на буксире понтонный домик. Я ненавижу паровые катера; думаю, что это чувство знакомо всем любителям гребли. Стоит мне увидеть такой катер, как мною овладевает желание заманить его в какой-нибудь укромный, тихий, безлюдный уголок и там придушить.

Крикливое самодовольство этих катеров пробуждает во мне самые дурные инстинкты, и я горюю о добрых старых временах, когда можно было изложить человеку свое мнение о нем с помощью меча, лука и стрел. Уже одно выражение лица того субъекта, который, засунув руки в карманы, стоит на корме и курит сигару, само по себе дает достаточный повод для открытия военных действий, а повелительный гудок, означающий: "Прочь с дороги!", явится, я уверен, для любого состава присяжных, причастных к лодочному спорту, неоспоримым основанием, чтобы вынести вердикт: "Убийство при оправдывающих обстоятельствах".

Паровым катерам приходилось гудеть до потери сознания, чтобы заставить нас убраться с дороги. Пусть не сочтут меня хвастуном, если я честно признаюсь, что одна наша лодочка, болтаясь у них на дороге, доставила им за эту неделю больше хлопот, задержек и неприятностей, чем все остальные лодки, вместе взятые.

"Катер идет!" - кричит кто-нибудь из нас, едва только враг покажется вдалеке, и мы мгновенно начинаем готовиться достойно его встретить. Я хватаю рулевые шнурки, Гаррис и Джордж садятся рядом, обязательно спиной к катеру, и лодка тихонько дрейфует прямо на середину реки.

Куда нетерпеливо сворачивает катер, туда безмятежно дрейфуем и мы. Когда до нас остается какая-нибудь сотня ярдов, катер начинает гудеть как сумасшедший, и пассажиры перевешиваются через борт и орут во все горло, но мы их, конечно, не слышим. Гаррис рассказывает очередную историю о своей матушке, а мы с Джорджем жадно внимаем ему и не хотим упустить ни слова.

Наконец катер разражается таким ревом, что у него чуть не лопается котел, и он дает задний ход, и выпускает пар, и начинает сворачивать, и садится на мель. Люди на палубе кидаются к носовой части и поднимают страшный крик, на берегу собирается народ и ругает нас на чем свет стоит; все лодки останавливаются и принимают горячее участие в происходящем, и вскоре вся Темза на несколько миль вверх и вниз от места происшествия приходит в волнение. И тут только Гаррис обрывает свой рассказ на самом интересном месте, оглядывается и с легким удивлением говорит Джорджу:

"Господи боже, Джордж, уж не катер ли это?"

А Джордж отвечает:

"Смотри-ка, в самом деле! То-то я как будто слышал какой-то шум!"

После чего мы начинаем нервничать, теряемся и не можем сообразить, как увести лодку в сторону, а на палубе собирается целая толпа и все поучают нас:

"Загребай правой!.. Тебе говорят, идиот! Табань левой! Да не ты, а тот, что рядом!.. Оставь руль в покое, слышишь? Теперь оба дружно!.. Да не так! Ах, чтоб вам..."

Затем они спускают шлюпку и идут к нам на помощь, и после пятнадцатиминутной возни им удается оттащить нас в сторону, так что катер может теперь пройти. И мы горячо благодарим их и просим взять нас на буксир. Но они, как правило, не соглашаются.

Мы изобрели еще один превосходный способ доводить этих аристократов до белого каления. Мы делали вид, что принимаем их за участников пикника, устроенного какой-нибудь фирмой для своих служащих, спрашивали, не работают ли они у "Братьев Кюбит" или в страховой конторе "Бермондси", и в заключение просили их одолжить нам кастрюлю.

Престарелые леди, непривычные к катанию в лодке, обычно ужасно боятся паровых катеров. Помню, как однажды мы плыли из Стейнза в Виндзор (участок Темзы, который прямо-таки кишит этими механическими чудовищами) в компании с тремя леди упомянутого образца. Тревожное это было путешествие.

Стоило катеру появиться на горизонте, как они начинали требовать, чтобы мы пристали, высадились на берег и ждали, пока он не скроется из виду. Они твердили, что им очень жаль, но долг перед близкими не позволяет им рисковать жизнью.

Возле Хэмблдонского шлюза мы обнаружили, что у нас кончается питьевая вода; мы взяли кувшин и, поднявшись в домику шлюзового сторожа, попросили его пополнить наш запас.

Переговоры вел Джордж. Он изобразил приятную улыбку и сказал:

"Не будете ли вы так добры дать нам немного воды?"

"Пожалуйста, - ответил старик. - Берите сколько влезет. Тут хватит на всех и еще останется".

"Очень вам благодарен, - пробормотал Джордж, озираясь по сторонам. - Только... только, где вы ее держите?"

"Всегда в одном и том же месте, приятель, - хладнокровно ответил сторож, - как раз за вашей спиной".

"Не вижу", - сказал Джордж, оглядываясь.

"Да где ваши глаза, черт побери! - обозлился шлюзовщик, поворачивая Джорджа и указывая на реку. - Здесь не так уж мало, можно было и заметить".

"О! - воскликнул Джордж, начиная что-то соображать. - Но не можем же мы пить реку!"

"Пожалуй, но отпивать по глоточку вполне можете, - последовал ответ. - Я пью ее уже пятнадцать лет".

Джордж возразил сторожу, что его внешность никак не может служить рекламой речной воды и что он, Джордж, предпочитает колодезную.

Мы достали немного воды в коттедже, расположенном чуть повыше. Думаю, что, если бы мы стали допытываться, оказалось бы, что и эта вода взята прямо из реки. Но мы не стали допытываться, и все было в порядке. Чего не видит око, того не чувствует и желудок.

Несколько позже, тем же летом, нам пришлось попробовать речную воду, и она не привела нас в восторг. Мы спускались по течению и гребли изо всех сил, собираясь устроить чаепитие в заводи возле Виндзора. Наш кувшин был пуст, и мы стояли перед альтернативой: остаться без чая или взять воду из реки. Гаррис советовал рискнуть. Он сказал, что эту воду нужно только вскипятить и тогда все будет в порядке. Он сказал, что зловредные микробы, которые живут в воде, скончаются при кипячении. Мы наполнили котелок и старательно наблюдали за тем, чтобы вода действительно вскипела.

Мы все приготовили, устроились поудобнее и собирались приступить к чаепитию, когда Джордж, поднеся чашку к губам, вдруг остановился и воскликнул:

"Это что?"

"Что это?" - спросили мы с Гаррисом.

"А вот это!" - повторил Джордж, глядя на запад.

Проследив за направлением его взгляда, мы с Гаррисом увидели собаку, медленно плывшую по течению. Это была самая беззлобная и мирная собака из всех, когда-либо встречавшихся на моем жизненном пути. Более довольной, более ублаготворенной собаки просто невозможно себе представить. Она мечтательно плыла на спине, задрав к небу все четыре лапы. Я бы сказал, что это была хорошо упитанная собака, с сильной мускулистой грудью. Она безмятежно, чинно и неторопливо приближалась к нам, поравнялась с лодкой и здесь, среди тростников, задержалась и уютно расположилась на ночлег.

Джордж сказал, что ему не хочется чаю, и выплеснул содержимое своей чашки в реку. Гаррис тоже больше не чувствовал жажды и последовал его примеру. Я уже выпил с полчашки и горько раскаивался в этом.

Я спросил Джорджа, как он думает: не заболею ли я тифом?

Он сказал: "О нет!" Он считал, что надежды терять не следует, - может быть, и обойдется. Во всяком случае, через две недели станет ясно, заболел я или нет.

Мы подошли к Уоргрейву по каналу, который отходит от правого берега реки, полумилей выше Маршского шлюза; этот канал - прелестное тенистое местечко, и на нем стоит побывать. К тому же, он сокращает путь на добрых полмили.

Вход в него, конечно, прегражден сваями и цепями и окружен множеством надписей, угрожающих тюремным заключением, всевозможными пытками и смертной казнью каждому, кто отважится сунуть свое весло в эти воды. Остается лишь удивляться, как эти береговые разбойники не наложили еще лапу на речной воздух и не взимают штраф в сорок шиллингов с каждого, кому придет в голову им подышать. К счастью, сваи и цепи, при известном умении, нетрудно обойти, а дощечки с надписями побросать в воду, если у вас найдется для этого пять минут свободного времени и поблизости никого не будет.

Пройдя половину канала, мы высадились и устроили ленч. За этим ленчем мы с Джорджем испытали страшное потрясение.

Гаррис был тоже потрясен, но я думаю, что потрясение Гарриса даже сравнить нельзя с потрясением, пережитым Джорджем и мною.

Случилось это, видите ли, следующим образом: мы только что удобно устроились на лужайке, ярдах в десяти от воды, и собирались позавтракать. Гаррис делил мясной пудинг, который он держал у себя на коленях, а мы с Джорджем в нетерпении держали наготове тарелки.

- Чем прикажете разливать соус? - сказал Гаррис. - Где у вас там ложка?

Корзина была позади нас; мы с Джорджем одновременно повернулись и стали открывать ее. Это не заняло и пяти секунд. Но, найдя ложку, мы обнаружили, что Гаррис и пудинг бесследно исчезли.

Мы сидели в чистом поле. На протяжении нескольких сот ярдов вокруг не было ни деревца, ни кустика. Гаррис не мог свалиться в реку: между ним и рекой находились мы, так что ему пришлось бы для этого перелезть через нас.

Мы с Джорджем озирались в полном недоумении. Затем мы уставились друг на друга.

- Может быть, ангелы взяли его живым на небо? - предположил я.

- Едва ли они захватили бы с собой пудинг, - возразил Джордж.

Возражение было не лишено оснований, и мы отвергли небесную теорию.

- По-моему, все очень просто, - объявил Джордж, спускаясь с заоблачных высот и переходя на почву повседневности и практицизма. - По-видимому, произошло землетрясение.

И он добавил, с оттенком страдания в голосе:

- Какая досада, что он как раз в это время делил пудинг!

С тяжким вздохом мы обратили взоры к тому месту, где Гаррис и пудинг окончили свое земное существование, и тут у нас кровь застыла в жилах и волосы поднялись дыбом, ибо мы вдруг увидели голову Гарриса, - одну только голову, без всего остального, торчавшую совершенно прямо среди высокой травы. Лицо Гарриса было багрово и выражало величайшее негодование.

Первым пришел в себя Джордж.

- Ответствуй! - заорал он. - Говори сейчас же, жив ты или умер и где прочие части твоего организма?

- Не валяй дурака! - ответила голова Гарриса. - Знаю я вас, сами все и подстроили.

- Что подстроили? - воскликнули мы с Джорджем.

- Сунули меня сюда, вот что! Глупейшая и нахальнейшая выходка! Держите пудинг!

И тут прямо из-под земли, как нам показалось, вырос изуродованный, перепачканный пудинг, а вслед за ним выкарабкался и сам Гаррис, всклокоченный, грязный и мокрый.

Оказалось, что он сидел на самом краю канавы, скрывавшейся в густой траве, и, чуть подавшись назад, полетел вниз вместе с пудингом.

Он рассказывал потом, что никогда в жизни не был так ошарашен, ибо никак не мог понять, куда он летит, и вообще, что происходит. Сперва он решил, что наступило светопреставление.

Гаррис по сей день уверен, что все это подстроили мы с Джорджем. Увы! Несправедливые подозрения преследуют даже самых достойных. Ибо, как сказал поэт: "Кто избегнет клеветы?"

В самом деле - кто?

[Барон Морт]

Стирка. - Рыба и рыболовы. - Искусство удить рыбу. - Честный удильщик. - Рыболовная история


Мы задержались в Стритли на два дня и отдали в стирку свою одежду. Сперва мы попытались сами выстирать ее в реке под руководством Джорджа, но потерпели неудачу. Неудача - это еще мягко сказано, так как до стирки одежды мы выглядели куда приличнее, чем после. До стирки она была грязной, можно даже сказать - чрезвычайно грязной. Однако ее еще можно было носить. А вот после стирки... - что уж тут скрывать! После этой стирки Темза от самого Рэдинга и до Хенли стала намного чище, чем была. Мы собрали и размазали по своей одежде всю грязь, накопившуюся в реке между Рэдингом и Хенли.

Прачка в Стритли сказала нам, что она чувствует себя обязанной спросить тройную цену за стирку наших вещей. На них, сказала она, было столько грязи, что ее пришлось не отмывать, а разгребать.

Мы безропотно оплатили счет.

Окрестности Стритли и Горинга представляют собою крупный центр рыболовства. Рыбная ловля здесь процветает. Река в этих местах так и кишит щуками, окунями, пескарями, угрями и плотвой; вы можете сидеть и удить с утра до вечера.

Многие так и делают. Только им никогда ничего не удается поймать. Я еще ни разу не встречал человека, который выудил бы что-нибудь из Темзы, - если, конечно, не считать дохлых кошек и лягушек, но это, собственно говоря, уже не относится к рыболовству. Местный "Спутник рыболова" даже не заикается о возможности поймать какую-нибудь рыбешку. "Удобное местечко для рыбной ловли" - вот все сведения, которые можно из него почерпнуть, и я, на основании собственного опыта, могу подтвердить их справедливость.

В целом мире не сыщешь места, где удильщиков было бы больше и они удили бы дольше. Иные рыболовы являются сюда и удят целый день, а некоторые здесь останавливаются и удят целый месяц. Если хотите, можете тут поселиться и удить целый год, - результат будет тот же.

"Руководство по рыбной ловле на Темзе" говорит, что "в этих местах ловятся также молодые щуки и окуни", но тут руководство ошибается. Щуки и окуни в этих местах действительно _есть_. Это непреложный факт, отлично мне известный. Они носятся целыми стаями; когда вы прогуливаетесь по берегу, они наполовину высовываются из воды, глядят на вас и разевают рты в ожидании хлебных крошек. Когда вы купаетесь, они толкутся вокруг, шныряют под ногами и выводят вас из терпения. Но чтобы они "ловились" - будь то на червяка или еще каким-нибудь подобным способом, - нет уж, дудки!

Конечно, рыболов я неважный. В свое время я положил немало трудов, чтобы овладеть этим искусством, и, как мне казалось, добился заметных успехов. Однако знатоки сказали, что настоящего рыболова из меня не выйдет, и посоветовали бросить это дело. Они говорили, что у меня поразительно точный бросок, и за глаза хватит сообразительности, и что я в достаточной степени лодырь от природы. И все же они считали, что я никогда не добьюсь успеха в рыбной ловле. Для этого у меня не хватает воображения.

Они говорили, что я мог бы стать неплохим поэтом, автором бульварных романов, репортером или еще чем-нибудь в этом роде; но для того чтобы занять известное положение среди рыболовов на Темзе, требуется куда больше фантазии, выдумки и изобретательности, чем у меня.

Кое у кого сложилось впечатление, что умения бессовестно и нахально врать вполне достаточно, чтобы стать выдающимся рыболовом, - это роковая ошибка. Простая, бесхитростная выдумка ничего не стоит; на нее способен любой желторотый юнец. Тщательная разработка деталей, тончайшие штрихи достоверности, убедительность и правдивость, граничащие с педантизмом, - вот признаки, по которым узнают бывалого рыболова.

Предположим, кто-нибудь войдет и скажет: "Слушайте, вчера вечером я наловил полторы сотни окуней", или: "В прошлый понедельник я вытащил пескаря весом в семнадцать фунтов и длиною в три фута".

Это бездарно, это не имеет ничего общего с искусством. Это свидетельствует о дерзости - и только.

Нет, уважающий себя рыболов гнушается подобной грубой ложью. Его метод заслуживает внимательного изучения.

Он преспокойно входит, не снимая шляпы выбирает себе кресло поудобнее, набивает трубку и, ни слова не говоря, начинает курить. Снисходительно выслушав похвальбу новичков и дождавшись паузы, он вынимает трубку изо рта, выколачивает золу о каминную решетку и замечает:

"Ладно, о том, что я поймал во вторник вечером, лучше никому и не рассказывать".

"Да почему же?" - спрашивают его.

"Да потому, что мне все равно никто не поверит", - спокойно отвечает он, без малейшего оттенка горечи в голосе. Потом он вновь набивает трубку и заказывает хозяину тройную порцию шотландского виски со льдом.

После этого наступает молчание; никто не решается возражать столь почтенному джентльмену. Теперь он может рассказывать, не опасаясь, что его прервут.

"Нет, - задумчиво продолжает он, - я бы и сам не поверил, расскажи мне кто-нибудь такую историю, но тем не менее это факт! Я сидел с полудня до вечера и абсолютно ничего не поймал; полсотни подлещиков и десятка два щучек, разумеется, в счет не идут. Я уже решил, что клев никуда не годится, и хотел бросить, как вдруг чувствую: кто-то здорово рванул лесу. Я подумал, что это опять какая-нибудь мелочь, и дернул. Пусть меня повесят, если удилище подалось хоть на дюйм! Ушло целых полчаса - полчаса, сэр! - пока мне удалось справиться с этой рыбиной, и каждую секунду я ожидал, что удилище переломится! Наконец я вытащил ее, и как вы думаете, что это было? Осетр! Сорокафунтовый осетр! Попался на крючок, сэр! Да, сэр, я понимаю ваше удивление!.. Хозяин, еще тройную шотландского, пожалуйста!"

И тут он начинает расписывать, как все были поражены, и что сказала его жена, когда он пришел домой, и что подумал об этом Джо Багглз.

Я спросил хозяина одной гостиницы, не приводят ли его порой в ярость все эти рыболовные истории. Он ответил:

"Нет, сэр, что вы! Теперь уже нет! Поначалу они меня, конечно, ошарашивали, но теперь - боже милосердный! - да ведь нам с хозяйкой приходится слушать их с утра до вечера. Ко всему привыкаешь, знаете ли. Ко всему привыкаешь".

[Барон Морт]

Знавал я одного юношу. Это был честнейший паренек: пристрастившись к рыбной ловле, он взял себе за правило никогда не преувеличивать свой улов больше чем на двадцать пять процентов.

"Когда я поймаю сорок штук, - говорил он, - я буду всем рассказывать, что поймал пятьдесят, и так далее. Но сверх того, - говорил он, - я лгать не стану, потому что лгать грешно".

Однако двадцати пяти процентов было явно недостаточно. Ему никак не удавалось держаться в этих пределах. Действительно, самый большой его улов выражался цифрой три, а добавить к трем двадцать пять процентов нет никакой возможности, во всяком случае когда дело касается рыбы.

Ему пришлось повысить процент до тридцати трех с третью, но и этого не хватало, если удавалось поймать только одну или две рыбки. Тогда, чтобы упростить дело, он решил удваивать количество.

В течение двух месяцев он действовал по этой системе, но потом разочаровался и в ней. Никто не верил, что он преувеличивает улов только в два раза, и его репутация вконец испортилась, поскольку такая умеренность ставила его в невыгодное положение среди других рыболовов. Поймав три маленьких рыбешки и уверяя всех, что поймал шесть, он испытывал жгучую зависть к человеку, который заведомо выловил всего одну, а рассказывал направо и налево, что выудил два десятка.

В конце концов он заключил с самим собою соглашение, которое свято соблюдал; оно состояло в том, что каждая пойманная рыбка считалась за десяток, и еще десяток прибавлялся для почина. Например, если ему не удавалось вообще ничего поймать, он говорил, что выудил десяток. Десяток - это был наименьший улов, возможный при такой системе; это был ее, так сказать, фундамент. А дальше, если моему пареньку и в самом деле удавалось случайно подцепить одну рыбку, он считал ее за двадцать, две рыбки сходили за тридцать, три - за сорок и так далее.

Система эта была настолько проста и удобна, что пошли разговоры о том, нельзя ли заставить всю рыболовную братию пользоваться ею. Действительно, года два тому назад Комитет ассоциации рыболовов на Темзе рекомендовал ее повсеместное применение, но старейшие члены ассоциации воспротивились этому. Они сказали, что идея недурна, но множитель следует удвоить и каждую рыбу считать за двадцать.

Если у вас найдется свободный вечерок, советую вам забраться в какую-нибудь маленькую прибрежную гостиницу и облюбовать себе местечко в баре. Вы непременно встретите там двух-трех закоренелых удильщиков, которые, потягивая пунш, заставят вас проглотить за полчаса такую порцию рыболовных историй, что у вас потом целый месяц будет болеть живот.

На второй день пребывания в Стритли мы с Джорджем и собакой, покинутые на произвол судьбы (Гаррис запропастился неведомо куда; среди дня он вышел побриться, потом вернулся, потом ровно сорок минут начищал свои башмаки, и больше мы его не видели), так вот, мы с Джорджем и собакой прогулялись вечерком в Уоллингфорд, а на обратном пути забрели в маленькую прибрежную гостиницу, чтобы отдохнуть, закусить и прочее.

Мы вошли в общую комнату и уселись. Там был какой-то старик, куривший длинную глиняную трубку, и мы, конечно, начали беседовать.

Он сообщил нам, что сегодня был славный денек, а мы сообщили ему, что вчера был славный денек, а потом мы все трое сообщили друг другу, что, вероятно, и завтра будет славный денек; Джордж еще сказал, что урожай, кажется, будет отличный.

После этого каким-то образом выяснилось, что мы здесь проездом и завтра утром двинемся дальше. Затем беседа прервалась и наступила пауза, во время которой наши глаза рассеянно блуждали по комнате. В конце концов они остановились на пыльном, древнем стеклянном шкафчике, повешенном высоко над каминной полкой. В нем красовалось чучело форели. Эта форель просто загипнотизировала меня: она была чудовищной величины. По совести говоря, я сперва подумал, что это треска.

- А! - сказал джентльмен, проследив направление моего взгляда. - Славная штучка, не правда ли?

- Совершенно необыкновенная, - пробормотал я, а Джордж спросил старика, сколько она, по его мнению, весит.

- Восемнадцать фунтов и шесть унций, - ответил наш приятель, поднимаясь и снимая с вешалки свой плащ. - Да, - продолжал он, - третьего числа будущего месяца стукнет шестнадцать лет с того дня, как я вытащил эту рыбу. Я поймал ее на малька, чуть пониже моста. Люди рассказали мне, что она завелась у нас в реке, а я и говорю: я должен ее поймать. И поймал ведь! Пожалуй, в наше время немного вы найдете форелей такой величины. Спокойной ночи, джентльмены, спокойной ночи!

Тут он вышел, и мы остались одни.

После этого мы глаз не могли оторвать от форели. Это была действительно замечательная форель. Мы все еще смотрели на нее, когда у гостиницы остановилась повозка. Спустя некоторое время возчик вошел в комнату с кружкой пива в руке и тоже засмотрелся на рыбу.

- Здоровенная форель, а? - сказал Джордж, обращаясь к нему.

- Что и говорить, сэр, не маленькая, - ответил возчик; потом он отхлебнул пива и добавил: - Может, вас здесь не было, сэр, когда ее поймали?

- Нет, не было, - сказали мы. - Мы приезжие.

- Ах, вот как, - сказал возчик, - тогда, конечно, это случилось не при вас. Я поймал эту форель лет пять назад.

- Так, значит, это вы ее поймали? - сказал я.

- Да, сэр, - ответил наш общительный собеседник, - я поймал ее как-то в пятницу днем, малость пониже шлюза, а лучше сказать, пониже того места, где тогда был шлюз, и ведь поймал-то просто на муху, вот здорово! Я собирался наловить щучек, а форель мне и в голову не приходила, будь я проклят, так что, когда я увидел у себя на крючке эту громадину, я, черт побери, чуть не окочурился. Ведь в ней, как-никак, двадцать шесть фунтов! Спокойной ночи, джентльмены, спокойной ночи!

Спустя несколько минут пришел третий посетитель и описал, как он поймал эту форель ранним утром на уклейку. Затем он ушел, а на смену ему явился флегматичный джентльмен средних лет, который с важным видом уселся у окна.

Сперва все молчали. Потом Джордж повернулся к вновь прибывшему и сказал:

- Прошу прощения, сэр, и надеюсь, что вы извините нашу смелость, но мой друг и я совсем чужие в этих местах и были бы весьма признательны вам, если бы вы рассказали нам, как вам удалось поймать эту форель.

- А кто вам сказал, что эту форель поймал я? - удивился посетитель.

Мы ответили, что никто не говорил, но мы инстинктивно почувствовали, что это дело его рук.

- Вот уж это действительно поразительный случай, - рассмеялся флегматичный джентльмен, - совершенно поразительный, так как вы попали в самую точку! Действительно, ее поймал я. Подумать только! Как вы угадали? Нет, это совершенно поразительно!

Он совсем разошелся и рассказал нам, как потратил полчаса, чтобы вытащить эту форель, и как у него сломалось удилище. Он сообщил нам, что, придя домой, тщательно взвесил ее и она потянула тридцать четыре фунта.

Потом и он, в свою очередь, ушел, а к нам заглянул хозяин гостиницы. Мы передали ему все варианты рассказа о поимке форели. Он был в полном восторге, и мы хохотали до упаду.

- Неужели Джим Бейтс, и Джо Магглз, и мистер Джонс, и старина Билли Мондерс уверяли вас, что они поймали эту рыбу? Ха-ха-ха!.. Вот здорово!.. - потешался наш добрейший хозяин. - Да доведись любому из них поймать такую форель, разве он отдал бы ее _мне_, чтобы украсить _мою_ гостиную? Как бы не так! Ха-ха-ха!!.

И тут он рассказал нам подлинную историю этой форели. Оказывается, поймал ее он сам, много лет тому назад, когда был совсем еще молодым пареньком. Для этого не потребовалось никакого искусства, - ему просто повезло, как везет иной раз мальчугану, который, соблазнившись солнечным днем, убегает из школы, чтобы посидеть на берегу с удочкой, сделанной из обрывка бечевки, привязанного к концу длинного прута.

Он рассказал нам, как притащил эту форель домой, и как она спасла его от заслуженной порки, и как сам учитель признал, что она стоит всех четырех действий арифметики с тройным правилом в придачу.

Тут его зачем-то вызвали из комнаты, а мы с Джорджем уставились на необыкновенную рыбу.

Это была воистину поразительная форель. Чем больше мы на нее смотрели, тем больше восхищались.

Джордж был так очарован, что взобрался на спинку стула, чтобы получше рассмотреть это чудо.

И вдруг стул пошатнулся; Джордж, чтобы удержаться, судорожно уцепился за шкафчик с форелью, шкафчик с грохотом полетел на пол, а за ним последовал сперва стул, а затем и сам Джордж.

- Рыба цела? - в ужасе вскричал я, бросаясь к нему.

- Надеюсь, что да, - ответил Джордж, осторожно поднимаясь на ноги и осматриваясь.

Но он ошибся. Форель лежала на полу, разбитая на тысячу кусков, - я сказал тысячу, но, возможно, их было только девятьсот. Я не считал.

Нам показалось весьма странным и непонятным, как чучело форели могло разлететься на такие мелкие куски.

Это и впрямь было бы весьма странно и непонятно, будь перед нами действительно чучело. Но чучела не было.

Форель была гипсовая.

[Барон Морт]

Рэдинг. - На буксире у катера. - Возмутительное поведение маленьких лодок. - Они не дают прохода паровым катерам. - Джордж и Гаррис опять увиливают от работы. - Весьма банальная история. - Стритли и Горинг


Часам к одиннадцати мы добрались до Рэдинга. Темза здесь грязна и уныла. Все стараются поскорей миновать эти места. Рэдинг - город старинный и знаменитый: он стоял здесь уже при короле Этельреде, в те незапамятные времена, когда датские военные корабли бросили якоря в Кеннете и датчане выступили из Рэдинга в свой грабительский поход на Уэссекс. Именно здесь Этельред и брат его Альфред встретили их и разбили; Альфред при этом сражался, а Этельред молился.

Позднее Рэдинг, по-видимому, считался самым удобным пристанищем для лондонцев, когда в Лондоне почему-либо становилось неуютно. Как только в Вестминстере появлялась чума, парламент бежал в Рэдинг, а в 1625 году за ним последовал и верховный суд, так что здесь велись все судебные процессы. Пожалуй, время от времени небольшие порции чумы шли Лондону на пользу, так как они разом избавляли его и от законников и от членов парламента.

Во время борьбы парламента с королем Рэдинг был осажден графом Эссексом, а четверть века спустя принц Оранский разбил там войско короля Джеймса.

В Рэдингском бенедиктинском аббатстве, развалины которого сохранились до наших дней, похоронен его основатель Генрих I; в том же аббатстве достославный Джон Гонт сочетался браком с леди Бланш.

У Рэдингского шлюза мы повстречали паровой катер, принадлежащий моим друзьям; они взяли нас на буксир и довели почти до самого Стритли. Как приятно идти на буксире у катера! Я лично считаю, что это куда приятнее, чем грести самому. И было бы еще приятнее, если бы всякие дрянные лодчонки не болтались у нас на пути. Нам приходилось то и дело стопорить машину и травить пар, чтобы не потопить их. Просто безобразие: от этих лодок житья не стало! Давно пора призвать их к порядку!

И какое, к тому же, чертовское нахальство! Вы им гудите так, что у вас чуть котел не лопается, а они и в ус не дуют! Будь на то моя воля, я непременно пустил бы несколько посудин ко дну и научил бы их уму-разуму.

Повыше Рэдинга Темза снова хорошеет. Возле Тайлхерста ее немного портит железная дорога, но начиная от Мэйплдерхэма и до самого Стритли она просто великолепна. Выше Мэйплдерхэмского шлюза стоит Харвикхаус, где Карл I играл в шары. Окрестности Пенгборна, где находится курьезная крошечная гостиница "Лебедь", вероятно, так же примелькались завсегдатаям всевозможных художественных выставок, как и обитателям самого Пенгборна.

Чуть пониже пещеры катер моих друзей покинул нас, и тут Гаррис стал лезть из кожи вон, доказывая, что теперь моя очередь грести. Мне его претензия показалась совершенно неосновательной. Еще с утра мы условились, что я должен тащить лодку до места, лежащего на три мили выше Рэдинга. Так вот, мы уже на целых десять миль выше Рэдинга! Ясно, что теперь опять их очередь!

[lome]

а кто-то есть на букмиксе? это, конечно, стопятьсотдесятая социальная сеть, но там проще выбирать книги. Я люблю смотреть что кто прочел и добавлять себе то, что мне кажется интересным тоже..

[November]

Ладно, начну с самого-самого впечатлившего за последнее время. Это будет не конкретная книга, это будет автор. То есть авторы. Итак, Марина и Сергей Дьяченко.

Дааа, мне они тоже нравятся! Запомнилось и понравилось: "Дикая энергия Лана", "Алёна и Аспирин", "Вита Ностра". Правда, это очень давно было.
Из последнего, что впечатлило:
1) Хаксли Олдос "О дивный новый мир!" Антиутопия, повествующая о мире, в котором людей выращивают в пробирках в соответствии с их будущим предназначением - от тупиц для грязной работы до управляющих миром, с рождения внушают и программируют их на счастье, получение удовольствий и потребительство (в общем, что-то вроде современного мира в гипертрофированном варианте). Но находится один не совсем правильный, который начинает !задумываться! о том, что всё это как-то неправильно...  В общем, книга для раздумий.
2) Рэй Бредбери - замечательные фантастические рассказы! Читаются на одном дыхании. Не буду перечислять и пересказывать, ибо все, что я читала, прекрасны.
Его же романы: 451 градус по Фаренгейту - о будущем сверхскоростном мире, в котором запрещены книги. И о тех, кто не поддаётся ему. 
Вино из одуванчиков - доброе солнечное произведение. Эльфам должно понравиться обязательно Много красивостей, природы, детства и лета.

[Гай]

Я недавно заново открыла для себя Марию Романушко. Пишет она, в основном, о себе. Не уверена в её эльфийских корнях, но однозначно существо, которому непросто в человеческом мире.

[Laiquanaro]

Раз уж речь зашла о фантастике. Брюс Стерлинг, Схизматрица. Это киберпанк, а раз "панк" - стиль будет специфическим. На Земле остались биоконсерваторы, запретившие любые продвинутые технологии, а вся прогрессивная часть человечества переселилась в окружающее пространство Солнечной системы и разделилась на 2 группировки, кто как усовершенствует себя - механисты (киборгизация) и шейперы (евгеника, биотех). Шейперы напоминают эльфов и даже описываются характерно "со стороны", а не изнутри их общества - автору-человеку так всегда удобнее.

Сейчас читаю: Zoltan Istvan, The Transhumanist Wager (Пари трансгуманиста) Пока - ин инглиш онли. Главный герой - деятельный трансгуманист с, даже с моей(!), точки зрения слишком экстремистскими взглядами. Создает свое микрогосударство на плавучем острове, другие страны относятся к нему крайне нетерпимо... Показано, как сложно добиваться целей в мире, где все приучены хотеть быть обыкновенными людьми, заставляет задуматься, как порой не надо прежде времени бросаться радикальными лозунгами.

[Витаэль]

https://www.e-reading.mobi/chapter.php/1035901/1/Bredberi_-_Led_i_plamya.html
Написанное в жанре фантастики, философское вобщем-то произведение. Объём небольшой,  читается легко.